Дед, мат и попугай. Фельдшер — о жизни в хрущёвках

Телефон в кармане фельдшера задребезжал, как видавший виды будильник.

— диспетчер аж вздрогнула. — О господи! Или сдохнешь от испуга, или мёртвые восстанут. — Что у тебя за рингтон?

Ностальгия по ушедшей молодости, — фельдшер быстро пробежал глазами карту вызова. — Винтаж! — Тебе не понять.

***

Старая травма спины, прооперированная ещё при СССР, всё-таки дала о себе знать, усадив героя труда в инвалидное кресло. К семидесяти годам дед обезножел. Правда, курить и материться стал больше, да и сварливости в нём прибавилось. Дед не отчаялся, мужественно приняв недуг как ещё одну трудность жизни. Но у кого её не прибавляется к старости?

Ровно в семь утра, под трель допотопного будильника, дед просыпался, начиная ещё из кровати надсадным кашлем и матерком поднимать домочадцев, коим было положено вовремя успеть кому на работу, кому в школу. А в остальном ритм жизни не изменился. С помощью близких он совершал утренний туалет, завтракал и, закурив беломорину, усаживался в инвалидное кресло, чтобы, оставшись в квартире один, смотреть надоедливый телевизор и курить.

Он отчаянно материл всех и вся, утверждаясь во мнении, что только Коммунистическая партия СССР была на верном пути, пока её не сбил с панталыку подлый наймит Горбачёв. Новости телевизора деда не радовали. И самих своих родственников порой обкладывал трёхэтажным, когда что-то делалось не по его хотению. Материл и соседей, жалующихся его сыну на вечный запах "Беломора" и мат, доносящийся через тонкие стены хрущёвки до их квартир.

— сын в который раз увещевал отца. — Бать! Мне соседи всю плешь уже проели. — Ты б потише хоть возмущался. Ладно. Ну, куришь. Что ж всё в общий коридор тянет. Ну, давай хоть окно открою.

— дед принципиально закуривал. — Заморозить решил, сукин сын! Форточка нормально тянет. — Как я окно закрывать буду, если замёрзну? Никакого запаха в коридоре. Я тебе как специалист говорю: тяга нормальная. А соседям просто завидно, потому и жалятся.

— сын оторопел. — Да чему ж им завидно?

— Я всю жизнь в героях. — Завидно, — упрямо повторил дед. И почёт мне был и уважение. Всю жизнь на одном заводе! — он презрительно кивнул в сторону соседской квартиры. А эти? Ни поговорить, ни выпить. — Малахольные. А мне государство советское за труд мой эту квартиру подарило. Им-то квартиру свою покупать пришлось у новой власти, будь она трижды растакая. Вот и завидно им. Бесплатно!

— Бесплатно. — Околесицу не неси, — сын в отчаянье махнул рукой. Теперь вот мучаешься. Ногами ты своими за квартиру заплатил.

Цыц у меня! — И не околесица. — И не мучаюсь. — дед стукнул кулаком по ручке инвалидного кресла. Куда мне теперь ходить? А и ходил бы? На б...? На танцы? Некуда. Во-о-т! Поговорить вот только не с кем. Все радости — поел, поспал, половинку четвертинки в праздничек. Вы на работе, соседи — малахольные. Скучно. Так оттуда только идиоты на тебя смотрят. С телевизором, что ль, говорить? — Эх-х, вот раньше было: всем двором, все знакомы. Тьфу, — дед сплюнул. Уважали друг друга…

— Поговорить ему, видите ли, не с кем. — Понеслось… — сын вышел из комнаты. Ладно. Скучно ему. Устроим.

***

Всё в порядке. — Ну вот. Теперь лежи. Молодец. Сейчас тебе мама мультик включит.

— Прим. Малыш, раздышавшись на небулайзере (прибор для ингаляций. а), перестал кашлять, а заодно и плакать.

— Фельдшер снял перчатки. — Что за город? Что ж вы все сюда едете? — За пятнадцать лет на скорой столько бронхоспазмов не видел, сколько здесь за год. Детей пожалели б.

Мы через Интернет квартиру покупали. — Дёшево. Вшестером на две комнатки, — молодая женщина посмотрела в окно. Так-то вообще в хрущёвке жили. — Кто ж знал, что здесь полигон мусорный в двух шагах?

Живьём смотреть надо было. — Интернет. Ладно. Хотя, чего уж теперь. А пока смотрите, чтоб не простужался лишний раз. Через годик перерастёт ваш товарищ эту беду. Врача вам из поликлиники вызову.

Телефон в кармане фельдшера задребезжал, как видавший виды будильник.

Семь утра. — О! Опять звонок отключить забыл, — фельдшер выключил звук.

— скрипучий стариковский голос донёсся из соседней комнаты. — И какого хрена все спят? А ну быстро (трах-тибидох-тах-тах) поднялись! — Я, мать такую-то, должен сам за вас на работу идти? — отборный мат ещё минуты три сотрясал воздух квартиры.

Видя непонимание в лице фельдшера, женщина рассмеялась и указала рукой на приоткрытую дверь, ведущую в соседнюю комнату.

Серый жако с любопытством таращился на фельдшера, казалось, обдумывая следующую фразу. В большущей клетке, стоящей на полу на четырёх витиеватых ножках, сидел попугай.

Кхе — кха-кха… рудники, б… . — Опять по бабам шляешься? — попугай почесал лапой клюв и брезгливо отвернулся от вошедших, давая понять, что аудиенция окончена. Вот и просрали страну!

— фельдшер обрёл дар речи после минутного ступора. — Это кто ж его научил?

Дед наш старый был. — От деда научился. Матершинник жуткий. Ходить не мог. Скучал так. Как начнёт всех крыть — хоть святых выноси. Отец мой ему сдуру это чудище и купил. Жаловался, что поговорить не с кем. Деду попугай так понравился, что он, если б мог, всё золото партии ему завещал бы. Чтоб не скучал. Полпенсии на попугая тратил. И кормил чуть ли не с губ, и пёрышки ему приглаживал, и дождик ему из лейки устраивал. И попугай к деду проникся. Зюганом назвал. Кроме деда, никого вообще не слушал.

Если что — орать начинал. — Кусался. — Теперь вот с нами живёт. Прям как дед на телевизор, — женщина грустно улыбнулась. Да уж… деда лет пятнадцать как схоронили…